Север
цитировать
Зарегистрирован: 19.10.2004
Сообщения: 3653
|
 Потерянное поколение | Добавлено: Пн Мар 21, 2005 1:56 pm |
 |
|
http://www.livejournal.com/users/shraiman/18106.html?view=120762
(исповедь человека, чье становление совпало с распадом советской империи)
Почему мы другие, почему мы не похожи на тех, кого описывают в таблицах учебников по возрастной психологии, почему наши матери так рано поседели, почему среди нас так мало «братков», почему в городе, где я жил до поступления в университет и ухода в армию, на 70 тысяч населения родилось за один год всего 12 детей?
Почему мы стыдимся рассказывать о себе, когда кто-нибудь из чужих задает нам вопросы о прошлом?
Почему мы так жестоки, скупы и циничны? И, почему, черт возьми, мы те, кто должен был спасать, поднимать из грязи расколотую политиками страну, живем ныне в разных странах, говорим на отличных друг от друга языках, служим в разных армиях, выбираем разные правительста?
Где он – ответ на все эти вопросы?
Ищите его в истории Советского Союза начиная минимум с 1970-го года, когда 32 года назад в каком-нибудь роддоме, может быть на Камчатке, в Сибири или Прибалтике, закричал только что появившийся на свет младенец (неважно, мальчик или девочка) – первый из нашего поколения.
Мне было суждено увидеть свет, родившись в великой державе, мощнейшей империи – Советском Союзе, - властвовавшем над одной шестой суши. Тогда в стране был необычайный всплеск рождаемости, нас рождалось очень много, родителям нашим обещали, что мы, их дети, уже будем жить при том самом заветном коммунизме, который, несомненно, обязан наступить к 1990-му году. Комсомольские стройки, миллионы свадеб, инженеры в модных в то время дакроновых костюмах, щеголеватые лейтенанты в золотых погонах, бородатые геологи, просто крепкие парни – рабочие или колхозники – наши отцы вынсили наших молоденьких, зардевшихся от счастья и смущения мам из районных и областных загсов навстречу будущей семейной жизни. Через год или два рождались мы – наследники будущего, обреченные жить при коммунизме, в отдельных квартирах – к 2000-му году, с разрешенным национальным вопросом и без водки.
Национальный вопрос и водку пока оставим, а вот про отдельную квартиру я вспомнил, когда встречал новый 2000-й год в казарме, в самый разгар второй чеченской войны. И того, кто эти квартиры обещал, тоже вспомнил. И все остальное, что случилось за те шесть лет, пока он был у власти.
В 1985-м году я пошел в первый класс. Нас называли тогда «детьми перестройки». Именно с нас должно было начаться что-то такое особенное, потому как обучать нас собирались по перестроечным образовательным программам. Мне было тогда всего семь лет, и ни в образовании, ни в политике я ровным счетом ничего не смыслил. Помню, как спросил однажды у отца: «Что такое политбюро?», а он мне ответил: «Иди, сынок, спать, это взрослое слово, и тебе оно не понадобится». Действительно не понадобилось: к тому возрасту, когда пришла пора разбираться в государственном устройстве, слово «политбюро» уже хронически устарело.
Когда начинается период взросления? На этот счет существует масса теорий, но так или иначе большинство специалистов считают, что это период от 12 до 18-22 лет. Когда я и мои сверстники входили в этот возраст, нашими самыми яркими воспоминаниями становились танки в Вильнюсе, Риге, Москве, кровавые междоусобицы на Кавказе, Афганистан, Беловежские соглашения, расстрел Верховного Совета, первая война в Чечне…
Все летело к чертям, катилось в тартарары прямо на глазах, родители ругались, учителя в школе бормотали что-то несвязное про времена смуты, на улице было проще – там можно было получить «за просто так» по уху и остаться без одежды.
«Черный вторник», приватизация, какой-то там рынок, ваучеры, кассеты с порнухой, иномарки, талоны на все виды продукции…Я до сих пор не могу это связать в одну последовательную картину, настолько слились в одном сплошном сумасшедшем круге события недавнего прошлого.
А время шло: мы взрослели, умнели, учились у жизни уму-разуму, приспосабливались, терпели, иногда, конечно, бунтовали, но разве до всего этого было, когда хотелось писать стихи и влюбляться, учиться драться и играть на гитаре, слушать модную музыку, одеваться по-новому, менять мировоззрение, чтобы не попасть впросак?
В комсомол я вступить не успел, из пионеров вырос, о коммунистах говорили уже шепотом. В общем мы были первыми беспартийными. Мы росли без убеждений, и никто нас за это не трогал. Но все-таки в сердце горькой головешкой тлела одна страшная мысль: а куда же все подевалось, весь этот Союз и стабильная уверенность в самом-самом? На улицах моего родного латвийского города Лиепая появились бэтээры и морская пехота, получившая приказ стрелять без предупреждения в провокаторов, швыряющих камни. А еще расстреливали – уже потехи ради – памятник Ленину на главной городской площади. Растерянные лица солдат, крики демонстрантов, латышская и русская речь впремежку…
Я уже начал потихоньку сходить с ума от всего этого балагана, который творился вокруг. Я цеплялся за старые книги и фильмы с их старыми добрыми идеалами, но как-то очень быстро понял, что это, увы, уже не актуально. Отец говорил, что все козлы, а мать пребывала в счастливом неведении. Дед, вступивший в партию в сорок втором под Сталинградом, твердил, что во всем виноваты спекулянты и американцы. В мои двенадцатилетние мозги это уместилось с необыкновенным комфортом, и я, кажется, уже знал, кто виноват, когда через два года видел, как уходили с Лиепайской военно-морской базы российские корабли, наша последняя защита и надежда, несущие на своих мачтах уже не привычные флаги ВМФ, а Андреевские бело-синие стяги. На пирсе стояла горстка женщин и детей (мужчины прийти побоялись), глядящих с печалью, как уходит русский флот, оставляя нас на ставшей неприветливой латвийской земле.
А потом началось…
Длинные очереди в депараменте гражданства и иммиграции Латвии, синие ксивы с надписью «Паспорт гражданина Латвии», унижения и слезы. Что толку ворошить прошлое, что толку вспоминать, снова переживая эти минуты, когда ты вдруг понимаешь, что окружающий тебя мир состоит из уродов.
Я был тогда подростком и хорошо усвоил уроки жизни, первратившие меня, председателя совета отряда, рекордсмена по сбору макулатуры и прочего хлама, в того, кем я являюсь сейчас.
Свобода, демократия, рынок…Как я проклинал это все, стоя в очередях, получая по морде от сверстников за упрямую несовременность. «Вот ты какая, жизнь, - думал я тогда, - безыдейная, хитрая, как подзаборная шлюха, беспощадная и жестокая».
Но должно же все-таки быть хоть что-то святое в этом мире, на этой земле. И я поверил в Россию, да, я поверил в Россию, как любой молодой романтичный юноша, решивший, что для родины настали трудные времена и сейчас ей как никогда нужны молодые, сильные, инициативные…
Я был не один, нас было много. Мы были студентами университетов, мы любили свою родину-матушку, спорили о национальной идее, решали философские проблемы мирового масштаба, мечтали. А Россия (не Русь, а Россия – государство, построенное на территории нашей необъятной страны) нас била, обворовывала, унижала, убивала и всячески давала понять, что пора бы начать нормальную жизнь. И мы учились бить в ответ, бить исподтишка, а потом пинками добивать и трусливо разбегаться, врать и воровать, грабить, «кидать»…Да, мы быстро учились, поворачивая против государства все наши знания и навыки, которым оно обучало нас в институтах и армии.
Спасибо тебе, родина-уродина, любимая наша Россия, тысячи раз проклятое государство, ты славно воспитала нас…Не твои ли любимые сыны – кабинетные мордатые крысы – сперва отобрали деньги и подожгли наши дома огнем еще только разгорающейся гражданской войны? Помнишь, как мы расхватывали оружие, которое раздавали наи улицах городов республик Кавказа, как мы умирали в объявленных и тайных вооруженных конфликтах? Помнишь, Россия? Что же ты молчишь, субъект международного права, ведь ты знаешь, что я хочу напомнить тебе и твоим тыловым крысам, как я добровольцем ушел в армию защищать тебя от черт знает кого – молодой дурак. Помнишь, как я вошел в казарму – выпускник университета, искренне желающий помочь тебе, отдать на благо свои знания, помнишь? Да, пусть это смешно и глупо, романтика, достойная идиота, но я пошел в армию, чтобы помочь всем, чем могу.
Про дедовщину даже говорить неинтересно, про отцов-командиров и ранение, про то, что осталось от здоровья, - тоже. Я не был стоек, и мое поведение не достойно тех, кто умирал за идею. Я слишком быстро понял, что этой идеи нет, и даже если она все же появится, то очень не скоро: я, по крайней мере, этого не застану, а мои дети…
Да, я ни разу не ударил солдата, младшего по возрасту или по сроку службы, да, я пытался иногда даже вступаться за кого-то, но все равно однажды пришел день, когда моего психологического образования хватило на то, чтобы понять, насколько гениально была продумана и выстроена система армейского воспитания, насколько тонки и точны были механизмы, вращавшие эту машину, насколько же несокрушимыми они были. Нет, ну нет, и все, этой идеи, нет того, что могло бы заставить солдата по первому зову мерзнуть в казарме, терпеть двухгодичную добровольную каторгу и постоянную войну. Нет, не придумали еще. А войны идут, кто же воевать-то будет? Вот и поднимались парни в атаку на разных участках вооруженных конфликтов – кто за что: одни за убитых друзей, други – за деньги, третьи – от скуки, четвертые ради самоутверждения. Кто-то – от страха перед командирами и армейскими «дедами»…
Вот и я остался с принятой присягой, без идей, в шинели с крючками и дурацкой солдатской шапке кирпичиком, которая грела только макушку. Выжил, никуда не делся, спасибо, матушка Россия, научила уму-разуму, но ты вспомнишь, я клянусь тебе, вспомнишь, как мы закусывали губу и терпели и как я потом плевал на свой нарукавный шеврон с трехцветным флагом и надписью: «Россия. Вооруженные силы». И глаза моих друзей, видевших смерть, вспомнишь, и морг военно-полевой хирургии, и длинные ряды «цинкачей», и слезы безутешных вдов и матерей. Вспомнишь, вспомнишь, проклятое государство, как бросало с вое будущее в мясорубку, вспомнишь, как глупые генералы губили тысячи мальчишек, как воровали все, кому не лень, как горько плакали по ночам в подушку раненые, искалеченные молодые парни…Вспомнишь и убоишься, потому что рано или поздно придет расплата за то, что ты сделала с нами ради цен на нефть и раздела сфер влияния.
Поколение мое уже давно кто где. Мы давно перестали быть похожими друг на друга, мы даже научились быть врагами.
Я просто однажды послал ко всем чертям идеалы и надежды нежного возраста, спрятав их глубоко в сердце. Тяжело забыть прошлое, тем более, когда оно уже давно стало неотъемлемой частью твоей души. Вот оно, лицо моего друга, который, держа на коленях голову умирающего солдата, выл по-волчьи непонятно в чей адрес: «Да что же вы делаете, су-у-уки!!!» Вот и я тоже, как и он, снова и снова повторял, спуская из сердца черную злобу, досаду и обиду: «Погодите, твари, доберемся до вас». А закончилось все тем, что я добрался до…места начальника избирательного штаба одного из кандидатов в мэры нашего города и сам вдруг превратился в одного из тех, кому еще вчера не подал бы руки. Оказалось, что среди тех, кто стоит наверху, есть кое-кто из моих университетских товарищей. Они не были тварями, они просто решили взять то, что нам – в силу многих причин – недодали. Кто хочет, тот пусть терпит или губит себя, а нам пора браться за дело.
Однажды, когда в мой кабинет вошел человек, когда-то учивший меня в школе, и, сделав вид, что не узнает, заискивающе посмотрел на меня снизу вверх, я вдруг понял, что за каких-то три года все очень изменилось. Совсем недавно я ползал в шинели по грязи, матерясь и молясь одновременно, и на тебе, выбился. Меня это беспокоило, но не с кем было говорить…
И вдруг такой случай представился – на фестивале солдатской песни. Я снова надел форму, медали и вышел – на этот раз на сцену. На банкете, когда все напились в стельку, начался обычный гусарский беспредел: кто-то буйствовал, кто-то плакал, свалившись под стол, кто-то, отвернувшись, курил у окна. Но не было уже того единения, братства, понимания, которого я так ждал от ветеранской встречи.Тем не менее, я вышел оттуда с другим ощущением: хватит жить с затаенной злобой, мне никто ничего не должен, а если и должен, то уже не вернет.
…Мы молча возвращались с матерью домой с этого фестиваля, моросил мерзкий дождь, но на душе было почему-то спокойно. Вдруг она, нарушив молчание, прижалась ко мне и сказала: «Вот ты и вырос у меня, сынок». Да, вырос, как и все, ролившиеся в начавшей забываться империи. Не все, правда, до этого дожили, но что ж поделать, время такое было, время перемен, а мы всего лишь поколение, выросшее на переломе этого времени. |
|
Альбом
FAQ
Поиск
Правила
Регистрация
Вход
